Grau, teurer Freund, sind alle Theorie, und grün des Lebens goldner Baum (Goethe)
Перемирие 11 ноября 1918Зипуны, чуйки, блузы, пиджаки с продранными локтями, охолодевшая,
оголодавшая, ограбленная в войне и мире, изможденная и очумевшая в революции
и блокаде великая и многоязычная нация, народ русский, зверь и подвижник,
мучитель и мученик,- стал изменником. Он изменил Европе, которой не знал,
которой не присягал, от которой ничего не получал и которой так, зря, черт
ее знает за что, отдал миллионы жизней, - за прекрасные ее очи.
По всем этим причинам одиннадцатого ноября восемнадцатого года*
решительно ничего особенного не случилось в Москве и в России.
Все проснулись рано, так как много было неотложных забот. Все заснули
рано, так как с электричеством было плохо, а керосин дорог и недоступен.
Центральная электрическая станция, за недостатком топлива, сжигала
нотариальные акты, купчие крепости, процентные бумаги, старые кредитки и
архивы царских присутственных мест.
Ни одиннадцатое ноября, ни следующие дни ничем не были отмечены в ряде
холодных и снежных дней. В газетах, которых не читали, были напечатаны
коротенькие заметки о перемирии, заключенном на европейских фронтах; но это
не имело никакого интереса и значения в глазах людей, стоявших в очередях и
мечтавших о жире и сахаре. В тех же газетах с прекрасной откровенностью были
напечатаны списки расстрелянных за последнюю неделю; это было интересно для
родственников и близких; остальные понаслышке повторяли цифру, которой не
верили, и несколько имен, казавшихся знакомыми. Как голод, как холод, как
тиф - расстрелы стали явлением быта и тревожили мысль только ночью, когда
страхи сгущались над головами тревожно спавших граждан самой свободной в
мире страны.
На улицах европейских городов люди читали экстренные выпуски газет,
пели, обнимались, танцевали. К счастью, ликующие шумы эти не доносились до
русских городов и деревень, до ушей тех, кого Европа заклеймила кличкой
изменников.
Добродетель торжествовала - порок был наказан.
Если на небесах, за снежными облаками, собрался в это время ареопаг
судей вышних, вряд ли приговор их отличался от приговора людского. Русский
народ, изменник и мученик, не имел адвоката ни там, ни здесь и, погруженный
в личные заботы, не явился ни на суд божеский, ни на суд человеческий: -
приговор вынесен был ему заочно.
Зима 1918/19Упрямые люди хотят жить. Жуют овес, в пол-аппетита набиваются горклым
пшеном, прячут друг от друга лепешечки сахарина. В ходу и почести играный
сахар,- на который солдаты играли в карты; он продается дешевле, а между
тем, если умело выпарить и слить грязь, а потом, отсушив, нарезать на
куски,- ничего себе, получается хорошо и все-таки сахар.
К вечеру люди утомятся, намаются, заснут. Спят не раздеваясь, на голове
шапка, на ногах валенки. Спят больше по кухням, где осталось тепло от обеда.
Тряпочкой затыкают дверные щели в другие комнаты, где стоит студеная зима.
Если есть печурка - спят звездой, ногами к печурке. Где есть электричество,
там его жгут без экономии, потому что теперь все бесплатно. Догадался один
провести в каждый валенок по электрической лампочке; так и спит,- все-таки
теплее, греет.
Лето 1919Лета тысяча девятьсот девятнадцатого город Москва был завоеван крысами.
Сильного серого кота отдавали внаймы соседям иной раз за целый фунт муки в
ночь. Иные, в расчете на будущее, лишали себя куска, воспитывая котеночка,-
кормили его последним. Очень было важно иметь в доме кошку. Только бы
вырастить,- а там сама пропитает себя, а то и своих хозяев.
Первый враг - люди, второй - крысы, третий - бледная, злая вошь. По
притонам, по вокзалам, по базарам,- вот где от нее не избавишься. А умирать
сейчас, пожалуй,- не дешевле, чем жить; и очень уж хлопотно для близких.
Не одно горе было - были и радости. Радостью был каждый нерассчитанно
доставшийся кусок хлеба, каждая негаданная подачка судьбы. Радостью была
помощь близкого, который и сам ничего не имел, а все же пришел,
посочувствовал, пособил распилить сырую балку на мелкие дровишки. Радостью
было утро,- что вот ночь прошла благополучно, без страхов и без убытка.
Радостью было днем солнце - может быть, и потеплеет. Радостью была вода,
пошедшая из крана на третьем этаже. Радостью было, когда не было горшего
горя, или когда случалось оно не с нами, а с нашим соседом.
Была тяжела в тот год жизнь, и не любил человек человека. Женщины
перестали рожать, дети-пятилетки считались и были взрослыми.
Белая булочкаНа Арбате, на углу, увидал профессор женщину с лотком, прикрытым чистой
тряпочкой. А из-под тряпки высунулась румяная булочка, - настоящая, из белой
муки, как раньше делали. Женщина оглядывалась по сторонам с боязнью: не
завидится ли поблизости милиционер. Неизвестно, какой попадется, как
неизвестно, можно ли торговать булочками на углу улицы.
И вот профессор, нащупав в кармане пачку бумажек с большими цифрами -
сотни тысяч, миллионы, - подошел и робко приценился. Женщина тоже боязливо
ответила. И профессор одну булочку купил, заплатив, сколько она выговорила.
Дальше и гулять не пошел, а скоренько старыми ногами засеменил домой.
Это - для Танюши, для милой и заботливой внучки, - первая белая булочка. Как
подснежник! Не для вкуса, а для радости: ведь вот все-таки настоящая белая
булочка, какие прежде были!
оголодавшая, ограбленная в войне и мире, изможденная и очумевшая в революции
и блокаде великая и многоязычная нация, народ русский, зверь и подвижник,
мучитель и мученик,- стал изменником. Он изменил Европе, которой не знал,
которой не присягал, от которой ничего не получал и которой так, зря, черт
ее знает за что, отдал миллионы жизней, - за прекрасные ее очи.
По всем этим причинам одиннадцатого ноября восемнадцатого года*
решительно ничего особенного не случилось в Москве и в России.
Все проснулись рано, так как много было неотложных забот. Все заснули
рано, так как с электричеством было плохо, а керосин дорог и недоступен.
Центральная электрическая станция, за недостатком топлива, сжигала
нотариальные акты, купчие крепости, процентные бумаги, старые кредитки и
архивы царских присутственных мест.
Ни одиннадцатое ноября, ни следующие дни ничем не были отмечены в ряде
холодных и снежных дней. В газетах, которых не читали, были напечатаны
коротенькие заметки о перемирии, заключенном на европейских фронтах; но это
не имело никакого интереса и значения в глазах людей, стоявших в очередях и
мечтавших о жире и сахаре. В тех же газетах с прекрасной откровенностью были
напечатаны списки расстрелянных за последнюю неделю; это было интересно для
родственников и близких; остальные понаслышке повторяли цифру, которой не
верили, и несколько имен, казавшихся знакомыми. Как голод, как холод, как
тиф - расстрелы стали явлением быта и тревожили мысль только ночью, когда
страхи сгущались над головами тревожно спавших граждан самой свободной в
мире страны.
На улицах европейских городов люди читали экстренные выпуски газет,
пели, обнимались, танцевали. К счастью, ликующие шумы эти не доносились до
русских городов и деревень, до ушей тех, кого Европа заклеймила кличкой
изменников.
Добродетель торжествовала - порок был наказан.
Если на небесах, за снежными облаками, собрался в это время ареопаг
судей вышних, вряд ли приговор их отличался от приговора людского. Русский
народ, изменник и мученик, не имел адвоката ни там, ни здесь и, погруженный
в личные заботы, не явился ни на суд божеский, ни на суд человеческий: -
приговор вынесен был ему заочно.
Зима 1918/19Упрямые люди хотят жить. Жуют овес, в пол-аппетита набиваются горклым
пшеном, прячут друг от друга лепешечки сахарина. В ходу и почести играный
сахар,- на который солдаты играли в карты; он продается дешевле, а между
тем, если умело выпарить и слить грязь, а потом, отсушив, нарезать на
куски,- ничего себе, получается хорошо и все-таки сахар.
К вечеру люди утомятся, намаются, заснут. Спят не раздеваясь, на голове
шапка, на ногах валенки. Спят больше по кухням, где осталось тепло от обеда.
Тряпочкой затыкают дверные щели в другие комнаты, где стоит студеная зима.
Если есть печурка - спят звездой, ногами к печурке. Где есть электричество,
там его жгут без экономии, потому что теперь все бесплатно. Догадался один
провести в каждый валенок по электрической лампочке; так и спит,- все-таки
теплее, греет.
Лето 1919Лета тысяча девятьсот девятнадцатого город Москва был завоеван крысами.
Сильного серого кота отдавали внаймы соседям иной раз за целый фунт муки в
ночь. Иные, в расчете на будущее, лишали себя куска, воспитывая котеночка,-
кормили его последним. Очень было важно иметь в доме кошку. Только бы
вырастить,- а там сама пропитает себя, а то и своих хозяев.
Первый враг - люди, второй - крысы, третий - бледная, злая вошь. По
притонам, по вокзалам, по базарам,- вот где от нее не избавишься. А умирать
сейчас, пожалуй,- не дешевле, чем жить; и очень уж хлопотно для близких.
Не одно горе было - были и радости. Радостью был каждый нерассчитанно
доставшийся кусок хлеба, каждая негаданная подачка судьбы. Радостью была
помощь близкого, который и сам ничего не имел, а все же пришел,
посочувствовал, пособил распилить сырую балку на мелкие дровишки. Радостью
было утро,- что вот ночь прошла благополучно, без страхов и без убытка.
Радостью было днем солнце - может быть, и потеплеет. Радостью была вода,
пошедшая из крана на третьем этаже. Радостью было, когда не было горшего
горя, или когда случалось оно не с нами, а с нашим соседом.
Была тяжела в тот год жизнь, и не любил человек человека. Женщины
перестали рожать, дети-пятилетки считались и были взрослыми.
Белая булочкаНа Арбате, на углу, увидал профессор женщину с лотком, прикрытым чистой
тряпочкой. А из-под тряпки высунулась румяная булочка, - настоящая, из белой
муки, как раньше делали. Женщина оглядывалась по сторонам с боязнью: не
завидится ли поблизости милиционер. Неизвестно, какой попадется, как
неизвестно, можно ли торговать булочками на углу улицы.
И вот профессор, нащупав в кармане пачку бумажек с большими цифрами -
сотни тысяч, миллионы, - подошел и робко приценился. Женщина тоже боязливо
ответила. И профессор одну булочку купил, заплатив, сколько она выговорила.
Дальше и гулять не пошел, а скоренько старыми ногами засеменил домой.
Это - для Танюши, для милой и заботливой внучки, - первая белая булочка. Как
подснежник! Не для вкуса, а для радости: ведь вот все-таки настоящая белая
булочка, какие прежде были!
@темы: читаю